Наталия Трауберг
Несколько слов о детских книгах
Наверно, все дети гадают, какая тайна у взрослых. Во всяком случае, я – гадала, и помню неверные ответы. Сосредоточенность на себе? Она есть и в детях. Суета? И она бывает. Важность? Далеко не все важны, но это – ближе. Для меня правильным ответом оказалось: цинизм.
Ребенок не знает, что, в другом значении слов, взрослый – это ответственный. Если вспомнить игры по Берну, можно сказать, что хорошеево взрослом – ответственность; но это не тайна, ребенок просто не мыслитв таких категориях. Конечно, он не знает слова “цинизм”, но понятие – ощущает, и выразит точнее, чем этот условный, полуисторический термин: взрослые ни во что не верят, им все нипочем, на все начхать, они врут, и тому подобное. Спасибо, если эта разгадка придет не в детстве, а в юности, все-таки не так больно, можно шарахнуться не к большему цинизму, а к опасному, но в эти годы – полезному максимализму.
Если мы, пусть условно, примем такую разгадку и применим ее к книгам, то окажется, что сейчас почти вся литература – взрослая. Какой журнал ни откроешь, самые умные и лучшие ведут “игру на понижение”. Многие обличали ее, у нас – Вышеславцев, “у них” – Льюис, но толку мало. Ум и цинизм нераздельны, если у жизни – только три измерения.
Врали писатели былых времен или “умалялись как дети”, решить нетрудно, это чувствуешь. От одних – мутит (значит, врали); другие поднимают сердце горе, вводят в мир, освещенный Солнцем Правды. Это не только суровый Дант и жалостливый Диккенс, это – Пушкин, который безусловно инеправдоподобно умен. Что там, это желчный Ходасевич со своими котами и ангелами, молодой Набоков в “Даре”. Если бы я читала их в детстве, и поняла, я не увидела бы в них той страшной правды.
Сейчас тоже есть безусловно умные люди, к ней непричастные,но притворяться ищущими правды уже не надо, и потому – очень много взрослых книг. Никакие ссылки на Ходасевича не убедят, что играть на понижениеумный человек не обязан. Мы проходим особое испытание, слишком уж много люди врали, не в “советское время”. а давно, может быть – всегда. Скореевсего, это похоже на юность: заметны те, кто отшатнулся и стал играть на понижение, и те, кто противопоставил этому жесткость, граничащую с глупостью. Настоящее детство может выдержать только поистине взрослый мудрый человек.
Но есть и такие люди, иначе никто не читал бы книжек о кошкахи об ослице. Мало того – не так все просто, и явственно циничные люди горевали над ними. Может быть, циничным становится разум, скажем точнее – те привычки мысли, которые его заменяют, но не сердце в библейском смысле этого слова? Массовая словесность, обращенная даже не к сердцам а к утробам, это учла, она очень четко разделяет добро и зло, хотя уже есть и такая, которая их не разделяет. Мне кажется, эта, вторая, не продержится – чтобы питать цинизм без ума, читать вообще не стоит, лучше подойдет соответствующаямузыка или что-нибудь зрительное (все-таки слово не зря называется словом!).
Гэллико нетрудно отнести к массовой литературе, но что-то мешает. Конечно, если принять, что без “игры на понижение” истинной литературы нет, не помешает ничто. Однако придется выбросить многое из классики; это, собственно, и делают последовательные англичане соответствующей школы. Если согласиться с ними, книги его окажутся за пределами словесности. Но там же будут и Честертон, и Льюис, и Чарльз Уильямс, а отчасти – и те, кого мы недавно назвали.
Печальный и взрослый Грэм Грин об этом думал. Правда ему самому удавалось писать романы, где мир – беспросветен, но в том-то и суть, что беспросветен мир, а не жертва и не чудо, спасающие его. Так вот, Грэм Грин чудом и жертвой спасшийся от цинизма, писал так: “ ... Если литература должна изучать природу человеческую, христианской литературы не бывает. Тут – явное противоречие: безгрешная литература о грешном человеке. Мы можем создать что-то великое и высокое, выше литературы – и, создав, увидим, что это не литература вообще”. (“Почему я пишу”).
Наверно? в этом смысле книги Гэллико – не литература. И все же, вынося на время за скобки размышления о том, есть ли в несомненной литературе остаток, оправдывающий ее “при свете совести”, можно подумать о другом. Сейчас, когда цинизм все чаще сочетается с той категоричностью, которая и есть первый признак глупости, хорошо прочитать дурацкую детскую книжку.
На этом бы кончить, но от древних сказок до “царского пути” у Отцов Церкви все говорят нам: видишь Сциллу – ищи Харибду. В чем же она?Нет ли у взрослых еще одной, как бы противоположной особенности?
Увидеть ее не трудно. почувствовать – еще легче. Назовем ее “игрой на повышение”. Тут будет и категоричность, и важность, и глупость – но не только. Остается особый привкус несвободы и неправды из-за которого Сцилла так часто кажется истиной и свободой. Проще всего назвать это привкусом фальши, но надо помнить, что тут – не сознательная ложь, а некая “неправда о себе”, искаженны взгляд на себя. Честертон ударил сразу и по Сцилле и по Харибде, когда сказал: “Я никогда не относился всерьез к себе, но всегда относился всерьез к своим мнениям”.
По-видимому, такое свойство дети тайной не считают, но мгновенно чувствуют и замыкаются Внешне они могут и бежать, и подыгрывать :слушать не будут. детские книжки очень часто оставляют такой привкус – видимо, как мы уже говорили значит это, что автор всерьез относится к себе, а не к своим мнениям
Этого нет у Льюиса в сказках о Нарнии, у многих нет, в частности – у Гэллико. Именно в таком смысле его книги – легкие и смешные. Но несчастная словесность для детей никогда от этого не застрахована, к любой легкости можно прибавить особую, снисходительную, слащавую интонацию.
И, наконец, еще одно. Только что мы говорили о том, что цинизм может сочетаться с эгоцентрической высокопарностью. Конечно, может – это иллюзия, что Сцилла и Харибда противостоят друг другу. Они добрупротивостоят (простите за высокое слово). Друг на друга они похожи тем, что в центре – не Бог, не ближний, а несчастное, распухшее “Я”. Скорее всего, и там, и там оно не добрало любви, а уподобиться зерну – не хочет. Здесь яостановлюсь, это миллион раз написано. Ни Сцилла, ни Харибда всерьез этого не примут, а те, кто избежал их, – знают сами.
Опубликовано в книге Пола Гэллико "Дженни. Томасина. Ослиное чудо" – М.: Журн. «Семья и школа», 1995 и в книге Н. Трауберг "Невидимая кошка". – М.: Летний сад, 2006.
