Анна Годинер
ВКУС ПЛОДОВ ВЕКОВОЙ ДАВНОСТИ,
или Зачем нам старые книжки про детей?
Заметки читателя
В сокращенном виде опубликована в газете «Библиотека в школе»
Часть 2
«Время эти понятья не стерло…»
В. Высоцкий. "Баллада о времени"
Поговорим о втором ключе к востребованности старых книг – проступающей гармонии вечности в надежде на счастливый конец в обстоятельствах земной жизни.
В чем же суть, где истоки счастливых концов? Вероятно, в сплаве нелицемерной любви и восприятии всякой человеческой жизни ценностно равной своей.
Что стоило мистеру Кэррисфорду, разбогатевшему на алмазных приисках, жить припеваючи, а не терзаться о судьбе потерявшейся дочки умершего друга-совладельца, не искать ее упорно, как иголку в стоге сена, чтобы отдать ей отцовскую долю прибыли?
«-- Кармайкл, -- сказал он, -- я должен ее найти. Если она жива, где-нибудь она да есть. Если она одинока и бедна, это я виноват. Как же мне выздороветь с таким бременем на совести? Мы богаче, чем смели мечтать, а дочка Ральфа Кру, может быть, просит на улице милостыню!» .(1)
В жизни так бывает нечасто, но люди помнят и из уст в уста передают истории о том, как человек героически прорывается к лучшему в себе самом. (2).
Да, счастливые концы помогают жить, и эти книги дают детям иногда первый опыт жизни в мире, в царстве, где, несмотря на все трудности, правят истина, добро и красота. Не секрет, что дети могут быть лишены этого опыта как в семье, так и в обществе.
Вот еще один голос очевидца:
««Леди Джен», которую я прочитала шести лет, вынесла часть тридцатых, сороковые, пятидесятые, шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы. Дай Бог, чтобы вашим детям не выпали уж настолько враждебные этой книге времена, но «мир сей» всегда враждебен добру, красоте и правде, так что — очень хорошо, если и у нынешних читателей останется, как сказали бы теперь, модель или эталон прекрасного, чистого, справедливого мира. Поддержите их в этом, не мешайте им, не смейтесь над ними» (3).
В любой из множества миров или царств ведет своя дорога. В каждом мире или царстве-государстве есть свой закон, определяющий жизнь в нем.
Остановимся, прежде чем говорить о том, что за дорогу и закон царства истины, добра и красоты, как зеркало глубоких вод, отражают эти книги.
Коль скоро разговор идет о христианском мироощущении авторов этих книг, и о том, что книги эти, на мой взгляд, нужны кому-то из сегодняшних читателей -- взрослых и детей, вспомним еще раз, как целенаправленно попиралось в ХХ веке и на словах, и на деле, достоинство человека и его жизнь, и не уйдем от двух вопросов, заданных на краю бездны, хотя до нас дошло немного ответов на них.
Суть первого вопроса – где был Бог, когда так страдал человек?
«На этот раз лагерный капо отказался от роли палача. Его заменили трое эсэсовцев. Три жертвы одновременно встали на стулья. На три шеи одновременно накинули три петли.
-- Где же Бог, где Он? – спросил кто-то позади меня.
По сигналу начальника выдернули три стула. Над лагерем повисла тишина. Где-то там, на горизонте садилось солнце. …………
Более получаса мальчик болтался между жизнью и смертью. В долгой агонии он умирал у нас на глазах. ………….
Я расслышал, как позади меня тот же человек спросил: «Ну, а где теперь Бог?».
И тут же голос внутри меня ему ответил: «Где Бог? Вот Он, на этой виселице» (4)
Такие действия Бога часто возмущают людей. Хочется, чтобы Бог явил Свою силу и в зародыше пресек беззаконие, лишил человека свободы творить зло. Но свобода присуща нам онтологически (5), смею предположить -- она целостна, и на этом уровне не может быть отнята по частям.
Свобода и творчество неразделимы – мы живем ими -- от убранства наших жилищ до искусств, технологий и отношений между людьми. Отбери Бог свободу как бытийную сущность, и умрет творческое начало, превратив человека в марионетку, а ей безразлично, добрая или злая воля водит ее за ниточки. Согласится ли кто при таком раскладе отказаться от свободы?
Злу противостоит другое начало всего сущего (6) – ответственность за свои деяния – отрадный плод зрелости души, нравственно предполагающий то, что было записано еще в клятве Гиппократа: «воздерживаться от причинения всякого вреда и несправедливости» (7).
Вернемся, по горячим следам, к нашим книжкам:
«Масштабы страданий и явленное в Холокосте презрение к человеческой жизни принципиально противоречат основополагающим для обеих традиций (иудаизма и христианства –А.Г.) утверждениям о ценности человеческой жизни и заботе Бога о Его творении. Из-за неспособности взглянуть в лицо этому злу и осмыслить его обе традиции могут обратиться в ничто, в безответственную «игру Поллианны», в голословный оптимизм, которому можно верить, только если забыть о происходящем в истории» (8).
Это и есть второй вопрос: «Что происходит с «игрой в радость» на краю бездны?»
Напомню смысл игры Поллианны:
«Мой папа научил меня играть в нее, и это очень здорово, -- ответила Поллианна. ……
-- Это началось, когда нам среди пожертвований достались костыли, -- торжественно изрекла она.
-- Костыли?
-- Да. Мне тогда ужасно хотелось куклу, вот папа и попросил женщину, которая собирала пожертвования. А та леди ответила, что кукол никто не жертвовал, поэтому вместо куклы посылает маленькие костыли. Она писала, что они могут тоже пригодиться.
-- Ну, пока я не вижу ничего забавного, -- сказала Нэнси. -- Что же это за игра, просто глупость какая-то.
-- Да вы не поняли. Наша игра в том и заключалась, чтобы радоваться, несмотря на то, что радоваться вроде бы нечему. Вот мы с этих костылей и начали.
-- Домик мой с палисадником! Да как же можно радоваться, когда ты ждешь куклу, а тебе присылают костыли!
Поллианна от радости даже в ладоши захлопала.
-- Можно! Можно радоваться! Можно! Можно! -- восклицала она. -- Я тоже сначала подумала так же, как вы, -- честно призналась она, -- но потом папа мне все объяснил. ….
-- А вот слушайте дальше, -- как ни в чем не бывало принялась объяснять Поллианна, -- именно потому и надо радоваться, что костыли мне не нужны! Вот и вся хитрость! -- с победоносным видом завершила она. -- Надо только знать, как к этому подступиться, и тогда играть не так уж трудно» .(9)
Безответственная – значит может навредить и для кого-то оказаться несправедливой…
Да, если понимать радость как «чувство удовольствия» (10) или «веселье, усладу, наслажденье». Но, по Далю, радость – это еще и утеха, слово, поясненное фразой «Бог утешение мое» .(11)
Скольким людям в бедах и скорбях служила радостью-утешением уверенность в том, что есть ценности, перекрывающие страдания!
«Корри тен Боом провела Рождество 1944 в больничном бараке концлагеря Равенсбрюк. В «Рождественских воспоминаниях» она писала: «В моём сердце было темно, и тьма царила вокруг меня». Посреди ночи Корри услышала крики ребёнка, его звали Оэли, и он был слабоумным. Корри рассказала ему об Иисусе, и он поверил в Него как своего Спасителя. И Корри написала: «Тогда я поняла, почему мне необходимо было провести это Рождество в Равенсбрюке» (12).
Вот и Корри тен Боом по «игре Поллианны» была утешена в тот страшный рождественский вечер тем, что смогла поделиться вечностью с другим человеком…
«Владеешь ты всерадостною тайной: бессильно зло; мы вечны; с нами Бог» .(13)
«Игра Поллианны» может быть трудной и даже страшной, но я бы не сказала, что она безответственна -- и цели своей достигает, если, конечно, пойти до конца. (14)
«Пой же, пой нам о самой страшной, самой твердой в мире валюте!..» (15).
Читая воспоминания о тех страшных временах, мы плачем и утешаемся-радуемся, что человек способен был остаться человеком. Свет сиял в царстве тьмы, окутавшей середину ХХ века.
Всего лишь два примера:
Из взрослой жизни:
«...--Вот возьмите, - сказала я, протягивая свою пайку. - Привет передайте. Погодите, а кто же он? Фамилия как?...
-- Фамилия-то? Майор Ельшин. В НКВД там в Казани работал.
Пайка дрогнула в моей руке и упала на пол. Майор Ельшин!...
Это он квалифицировал мои "преступления" по смертному восьмому террористическому пункту. Это он сделал меня "страшным зверем тюрзаком"...
-- Вот хлеб. Передайте... Постойте! Только скажите ему, что это от меня. Запомните мою фамилию и скажите ему ее...
Последовавшие затем дни были для меня страшной мукой. Этап ушел, я не узнала, умер ли Ельшин … но меня терзало мое собственное поведение. Как могла я унизиться до такой мелкой мстительности! Зачем потребовала, чтобы ему сообщили мою фамилию, зачем постаралась отравить горечью этот последний в его жизни кусок хлеба? Гнусность какая! Разве в этом аду мы уже не квиты, не заплатили друг другу за все? Счет закрыт. Закрыт самим фактом его смерти, ТАКОЙ смерти» .(16)
Из детской:
«Что у меня осталось с войны? Я не понимаю, что такое чужие люди, потому что мы выросли с братом среди чужих людей. Нас спасли чужие люди. но какие же они мне чужие? Все люди свои. Я живу с этим чувством (17)».
Тут снова возникает вопрос:
Хотим ли мы растить человека, чье сердце будет расположено к состраданию и тем самым противостанет царящему в мире злу, отдавая себе отчет о возможных последствиях?
Обратимся теперь к дороге в царство истины, добра и красоты, и посмотрим. как она пролегает сквозь наши книжки.
Обычно на дорогу выводят родители или те, кто заменяют их. И маленькие путники с самого начала идут не налегке – невидимый груз «отцовских заветов» большей или меньшей тяжестью ложится на их душу.
Какие родители не хотят, чтобы дети помнили их заветы?
Каким родителям не больно, если дети попирают их заветы?
Разве только взрослые поняли свои ошибки…
Сложно у нас с «заветами отцов». Поколение, прошедшее революцию и их ближайшие потомки, с заветами и отцов часто выбрасывали. Они утверждали, что созданные ими заветы обеспечат счастливую жизнь и детям, и внукам. Но их правнуки в конце ХХ века отказались, в большинстве своем, от таких заветов… Да, все это старо как мир, и описано еще в Библии – там, где израильские цари после Соломона то служили Ваалу, то возвращались к Богу (18)
«Меряй землю решительным шагом, помни твердо заветы отцов…» (19).
Как же хорошо, когда заветы отцов утверждают право на жизнь и милость для всех людей, и дети, к обоюдной пользе, идут вослед им, а не поперек, и вяло крутится беличье колесо печально знаменитого «конфликта поколений»!
Семья (иногда -- школа, приют, институт) – несущая опора этих книг, и в них всегда есть герои, не только воспринявшие заветы старших, но и достойно идущие с ними по жизни, как например Люда Влассовская, девочки Марч, Джуди и Салли, капитаны Уиллоби, Аня Ширли (20). Кстати, авторы этих книг умели говорить о серьезных вещах с улыбкой.
««Неужели никто не заговорит?» -- подумала Ребекка, сердце ее трепетало от сочувствия. Миссис Робинсон склонилась к ее уху и шепнула значительно:
-- В прежнее время миссионеров всегда принимали в кирпичном доме. Когда был жив твой дедушка, он не допускал, чтобы они ночевали в другом месте.
Говоря это, миссис Робинсон желала лишь осудить мисс Миранду за ее скупость, хорошо помня о том, что в кирпичном доме круглый год закрыты четыре комнаты для гостей. Однако Ребекка решила, что ей был дан совет. Если такова была традиция, вероятно, ее тетки захотели бы, чтобы она поддержала ее; зачем же еще представляет она здесь семью? И вот, обрадованная тем, что путь долга ведет в таком приятном направлении, она поднялась со своего места и чарующим голосом … произнесла:
-- Мои тети, мисс Миранда и мисс Джейн Сойер будут очень рады, если вы остановитесь у них в кирпичном доме, как это всегда делали приезжие священники, когда был жив мой дедушка. Они просили меня передать вам привет и засвидетельствовать их почтение. ………..
-- Они что же – сами себя пригласили? – воскликнула Миранда.
Нет, я встала прямо посреди собрания. ……. Потом мистер Берч стал молиться за дедушку, и назвал его святым и возблагодарил нашего Небесного Отца за то, что дух дедушки жив в его потомках, то есть в вас, и за то, что милый старый дом, где столько братьев получили помощь и поддержку …. по-прежнему гостеприимно открыт для странника и незнакомца. …….
В душе Миранды пробудились воспоминания о прошедших днях, о повседневной жизни набожного и боготворимого отца; имени Сойеров были публично возданы почести и расточались похвалы; Ребекка повела себя как внучка дьякона Сойера и убедительно доказала, что она не «целиком Рэндл», как это предполагалось прежде. Миранда была умиротворена…» (21).
Дорога «отцовских заветов» в этих книгах вымощена христианским взглядом на мир, предполагающим иное отношение к тому, что вызывает настороженность у современного читателя -- к морали, нравоучению, наставлению, назиданию.
В синодальном переводе Библии нет слов «мораль» и «нравоучение», в ней говорится, что «наставление – свет, и назидательные поучения -- путь к жизни» (22). Христианский взгляд на мир неотделим от назидания, наставления: «наставляйте друг друга каждый день, доколе можно говорить: «ныне»» (23)-- но плодотворны они, по Библии же, только в лучах нелицемерной любви – она мерило героев, чьи уста произносят наставления.
«Сегодня вечером я увидел в окно, как ты возвращался домой от своего учителя и толкнул женщину. Надо быть более внимательным и на улице тоже вести себя как следует. Улица – общий дом для всех. Запомни это, Энрико. …….
Если ты увидишь, что человек вот-вот попадет под экипаж, оттащи его в сторону, если это ребенок, окликни его, если это взрослый. А если ты увидишь, что между двумя стражниками шагает человек со связанными руками, и толпа с любопытством следует за ними, не присоединяйся к ней: этот человек может быть невиновен. Не болтай с товарищами и не улыбайся, когда мимо тебя проносят больничные носилки, проходит погребальная процессия. Помни, что завтра такая же процессия может выйти из твоего дома. ……..
Смотри с уважением на детей, которые, пара за парой, выходят из разных институтов: слепых, глухонемых, калек, сирот, брошенных детей. Помни, что это перед тобой проходят горе и милосердие человечества. Ни над кем не смейся, не бегай без цели, не кричи, уважай улицу. О культуре народа можно судить по тому, как он ведет себя на улице. Где ты встретишь грубость на улице, там, значит, нрубость и в домах.» (24).
Книга Амичиса просто кладезь любви взрослых, своей неподдельностью превращающей каждое наставление в живую воду, исцеляющую сердце ребенка не только от ран, но и от того плохого, что есть в нем.
Такая любовь трудна и часто, вольно или невольно, подменяется «чувством долга» -- долг укладывается в понятные и четкие границы, долг проще исполнить, он не требует отдачи сердца -- но может незаметно иссушить его…
«-- Тут делать нечего, -- сказал мистер Барроу. – Капитан Кру умер. Девочка нищая. Кроме вас, за нее не отвечает никто.
-- И я не отвечаю! – сказала мисс Минчин, белея от гнева. – Я отказываюсь! … Если вы собираетесь бросить ее на меня, угрожающе произнесла мисс Минчин, вы в большом заблуждении. Меня обманули и обокрали. Я ее выкину на улицу!
--Я бы на вашем месте этого не делал, -- заметил мистер Барроу. – Произведет дурное впечатление. Образцовая школа выгоняет на улицу нищую, беспомощную девочку… Лучше оставьте ее. Вы еще выгадаете. Когда она вырастет, он нее будет немало пользы.
Ничего, будет и раньше! – воскликнула директриса» (25).
….или превознести в собственных глазах:
«По-прежнему хмурая, с плотно сжатыми губами, мисс Полли поднялась со стула. Конечно, ей было чем гордиться. Она снова доказала себе, что у нее «достаточно развито чувство долга и хватает характера, чтобы жить согласно этому чувству»» (26).
Любовь смиряет сердце, потому что ею невозможно ни насытиться, ни одарить другого в меру желания. И тогда сердце расцветает, как напоенный водою сад.
Но жизнеспособна ли любовь без ответственности, признающей права другого? Не превращает ли она предмет любви в объект игры, тешущей самолюбие?
Долг, как и жалость, одно из начал милосердия, а принесет он горькие или сладкие плоды зависит от желания сердца любить.
Помните, как мисс Офелия (27) – она «была слепой рабой долга; раз «путь долга», по ее выражению, был перед нею, ни огонь, ни вода не могли удержать ее» -- получила в подарок от Сен-Клера маленькую дикую Топси на воспитание? Как были безуспешны все ее попытки, потому что «негры мне неприятны, а эта Топси в особенности», до тех пор, пока она не увидела, как Ева любит Топси, уверенную, что ее любить невозможно:
«-- Топси! Бедная девочка! Я тебя люблю! – воскликнула Ева с внезапным порывом нежности, кладя руку на плечо Топси. – Я люблю тебя за то, что у тебя нет ни отца, ни матери, ни друга; потому что ты была заброшенным ребенком, с которым дурно обращались. Я тебя люблю и хотела бы, чтобы ты была хорошей. … Разве ты не знаешь, что Христос любит всех одинаково? Тебя Он любит так же, как и меня».
И понемногу суровое «чувство долга» растворилось в любви, которую мисс Офелия, глядя на Еву, впустила в свое сердце, а любовь смывает предубеждения, и тогда она действительно смогла «подхватить эстафету» и помочь Топси после того, как Евы не стало.
«-- О, мисс Ева! Отчего я не умерла! Я хотела бы умереть! … Она говорила, что любит меня … Теперь уже никого больше у меня не осталось, никого! … Лучше бы мне не родиться на свет, причитала Топси. ……………..
-- Топси, бедное дитя мое, -- сказала мисс Офелия. – не отчаивайся! Я тоже могу любить тебя, хоть я и не похожа на нашу дорогую малютку, я научилась у нее любить так, как велел Христос, я могу любить тебя и люблю, верь мне, я помогу тебе сделаться доброй девочкой.
Голос мисс Офелии выражал больше, чем ее слова, а искренние слезы, катившиеся по лицу, были еще более убедительны. С этой минуты она овладела сердцем этого одинокого ребенка, сохранив свое влияние навсегда».
Долг, переплавленный в горниле любви не сдвигает ли горы эгоизма и себялюбия внутри человека? Не выходит ли здесь на свет глубинный смысл ответственности – осознание того, как связано в мире все живое и неживое?
Начинается все с себя…
«Мама, я не хочу быть девочкой девятнадцатого века, не хочу все время думать, что хорошо, что плохо» -- сказала девочка 12 лет , прочитав «Каникулы» графини де Сегюр.
И это тоже вопросы к нам, взрослым – хотим ли мы, чтобы дети с ранних лет учились ответственности? И понимали, что они творят, если не раньше, то хотя бы вместе с действием? И умели бы дать задний ход, трезво оценив последствия? Да еще попросить прощения?
Мальчики и девочки тех времен, герои наших книг, в отличие от сегодняшних, как правило, поздно обретали самостоятельность, свободу действий и передвижений. Но с малых лет они привыкали к ответственности -- её пробуждали своим примером, нежной любовью, лаской и объяснениями без скидок на возраст, почему нужно делать так, а не иначе. Плохие поступки называли плохими, при раскаянии прощали, разумного наказания не отменяли, никогда не восхваляли, и как можно раньше приучали владеть собой:
«А в это время Софи, оставшись одна в штрафной комнате, плакала, но не от раскаяния , а от ярости. … Ей хотелось что-нибудь разбить, порвать на куски, но стены были голы. … Оставались доступными только перо, бумага и книга, откуда она должна была переписывать. Софи схватила ручку, бросила ее на пол, потом разорвала бумагу на мелкие кусочки, накинулась на книжку, вырывая страницу за страницей. …
… вошла госпожа де Флервиль, посмотрела на разбросанные клочки бумаги и спокойно сказала:
-- Мадемуазель, подберите все, что вы разбросали.
Софи не шевельнулась.
-- Я велела вам подобрать все, что валяется на полу, мадемуазель.
Софи продолжала стоять не подвижно. Г-жа де Флервиль окинула ее внимательным взглядом.
-- Не хотите слушаться? Вы усугубляете свою вину и утяжеляете наказание. … То, что вы порвали, будет оплачено из тех денег, которые вы получаете еженедельно на развлечения. … вы будете лишены возможности видеть ваших подруг. Еду я пришлю сюда. Из этой комнаты вы выйдете только после того, как по настоящему раскаетесь. вы будете просить прощения у Господа за отсутствие милосердия к обездоленным, за эгоизм и обжорство, за злобную выходку по отношению к Маргарите, за припадок гнева и неповиновения. …
… Софи подбежала и сквозь рыдания пробормотала;
-- Простите, простите!
-- Г-жа де Флервиль изучающе посмотрела на девочку и сказала с глубокой нежностью:
-- … раскаяние искупает все. Ты раскаиваешься вполне искренее и этого достаточно для полного прощения. Но ты должна понять, что это не спасает от наказания.
-- …меня не страшит наказание, ведь это искупление, я приму его с радостью. Я была такой злой, такой невыносимой, но вы все равно прощаете меня. Ведь правда?
-- От всей души, поверь мне. Попроси прощения у Бога, как ты только что просила у меня» (28).
Смею думать, что при такой постановке вопроса может сойти на нет требовательная позиция «мне должны», и в закрытом прежде сердце проклевываются любовь без корысти и порыв к благодарности.
Предполагаю, по собственному горькому опыту, что у человека, с детства умеющего справляться с собой, при прочих равных, больше внутренних возможностей познать радость созидающего труда и поделиться его плодами (29).
В книгах графини де Сегюр (30) повседневная жизнь детей, с ее забавами и происшествиями, представлена в высоком напряжении нравственных коллизий, взывающих к разрешению во имя правды, милости и любви. Тайком съеденные груши и украденная кукла, пощечина подруге, обман, из-за которого пострадал невиновный, страх перед наказанием, трус, бросивший в беде, презрение к бедным и издевательства над «дурачком»…
Да уж, при чтении книг графини «душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!» (31)
Мне приходилось слышать, что такое воспитание помогало выживать в крайне неблагоприятных обстоятельствах революции и всего, что за ней последовало. Наверно, при бережном и рассудительном возвращении, оно могло бы для кого-то быть плодотворным и в наши дни?
Помните, как патер Браун говорил о Вселенной: «У нее нет пространственных границ … но за границы нравственных законов она не выходит» (32).
«Да? -- недоверчиво спросит современный человек. – Разве люди в ХХ веке не растерли эти границы в пыль?».
Пробовали, но не смогли. Вселенной правит «любовь, что движет солнца и светила» (33).
Эта любовь безгранична – и ею начертаны границы нравственных законов. Ею они держатся и попытка уничтожить их обречена на провал, потому что всегда находятся люди, готовые откликнуться на зов любви и встать на защиту этих границ.
В каждой из наших книг есть дети и взрослые, день за днем, незаметно, или каким-то одним поступком стоящие на «страже любви» -- герои ежемесячных рассказов Амичиса, шмелёвские Горкин и «папашенька», дядя Том и Симеон Холлидей у Бичер-Стоу, тетя Лёля из «Приюток» Чарской; эти герои есть у Круглова, Лукашевич, Опочинина, в рассказах из «Тропинки», «Незабудки», «Добрых душ». Такой может быть и сама жизнь, как она описана у того же Шмелёва, Никифорова-Волгина, Авенариуса, Сливицкого – всего не перечислить… (34).
Стояние в деятельной одаряющей любви на благо ближнего внутренне собирает человека, созидает семью и общество, сквозь неё проступает гармония вечности, с ней возможны счастливые концы.
Кстати, похоже, когда люди основательно забывают, в том числе, и эту «стражу любви», случаются катастрофы, вроде французской или нашей революции.
Горячие и верные «стражи любви» в наших книгах – дети-сироты. Те, от чьего лица сказано: «Чужий я у долі, чужий у людей: Хіба ж хто кохає нерідних дітей?» (35). Те, кто зачастую «ничего не знает о Божьей любви и не стремится к ней, потому что никогда не встречался с ней в виде любви человеческой» (36).
Сближение с сиротой начинается с нежелания обременять себя...
«-- Кого возьму?
-- Джимми Бина. Понимаете, он и будет вашим "присутствием ребенка". Он с радостью станет им. Он так расстроился на прошлой неделе, когда я сказала ему, что даже моя Женская помощь с Дальнего Запада не хочет его брать. Но теперь-то он обрадуется! Стоит ему только услышать, что вы его берете к себе!
-- Он-то, может, и обрадуется, зато я нет! Это просто чушь какая-то, Поллианна! -- воскликнул Джон Пендлтон.
-- Вы хотите сказать, что не возьмете его?
-- Вот именно, Поллианна» (37).
…но что-то подталкивает узнать историю сироты и чуть ли не против воли впустить его в свое сердце:
«-- А были миссис Томас и миссис Хаммонд добры к тебе? – спросила Марилла
-- О-о-о! – нерешительно протянула Аня. Она было явно смущена.
-- О, у них были такие намерения, я знаю, они собирались быть как можно добрее и милее. А когда люди хотят быть добры к вам, вы не должны очень обижаться, если им не всегда это удается. У них была такая тяжелая жизнь. Это тяжкое испытание – иметь мужа-пьяницу. И иметь три раза подряд близнецов – тоже, наверно, тяжкое испытание. Но я уверна, что они хотели быть добрыми.
Марилла больше не задавала вопросов. В ее сердце вдруг шевельнулась жалость к этому ребенку. какая несчастная жизнь без любви была у нее, жизнь, полная тяжелой работы, бедности, сиротства. …
Марилла взглянула на Аню и ее сердце дрогнуло … при виде немого отчаяния беспомощного маленького существа. … У Мариллы возникло неприятное убеждение, что если она не отзовется на мольбу, выраженную в этом взгляде, он будет преследовать ее до конца дней» (38).
Да и в дальнейшем потребуется немало времени, чтобы огонь детского желания любить и быть любимым воспламенил отсыревшие поленья «чувства долга» или растопил ледяную глыбу уверенности в своей правоте и пользе сурового отношения.
«Она никогда не говорила об этом, но я уверена, она сожалела о каждом суровом слове, которое сказала тебе. Она не взяла этих слов назад при жизни, но она сделала все, чтобы ты узнала о ее чувствах, когда ее не будет» (39).
Сирота – один из ликов страдания, взывающего к миру о помощи. Почему в конце XIX – начале ХХ века в детском чтении появилось так много книг о сиротах, снова и снова утверждающих право каждого ребенка на любовь взрослых? Не было ли это неосознанным предчувствием ожесточения изрядного количества взрослых, вскоре бросивших детей на растерзание кровавой борьбе за власть или своему эгоизму? Кто знает?
Но вернемся к нашим рассуждениям. Сирота и те, на чьем попечении он находится, сами того не замечая, образуют общность и она, со временем, прежде всего внутренне, становится не только семьей, но и тем самым царством истины, добра и красоты, где взрослые и дети живут в любви.
Яснее всего это видно в «Таинственном саде» Бернетт – когда пробуждаются к жизни от трудов рук и душ заброшенный сад и увязшие в эгоизме Мэри и Колин.
Суровые же, «из чувства долга» воспитатели сирот, тетя Полли, мисс Миранда, Марилла и другие однажды прозревают и видят, что те, о ком они заботятся, одаряют их гораздо большим…
«Любовь! Услышав это слово, мисс Полли вдруг вспомнила, чем руководствовалась сама, беря девочку в дом. … И вот изголодавшейся по любви девочке вдруг предлагают любовь, скопившуюся за двадцать пять лет одиночества! Неужели она нашла в себе силы отказаться от такого? И только мисс Полли подумала об этом, как у нее все опустилось внутри, ибо именно сейчас она отчетливо поняла, что без этой девочки жизнь для нее утратит всякий смысл» (40).
Иногда за деревьями бывает не видно леса:
«Знаете, что меня немного покорежило во всех этих книгах? То, что все главные герои в них – СИРОТЫ! Скажите, разве это нормально? Ну почему так? Где пример жизни в семье?» -- возмущалась не так давно девушка семнадцати лет.
Есть, есть в этих книгах семьи, прекрасные семьи, где умом и сердцем понимают, что неэгоистичная, не ищущая своего и понимающая любовь – среда обитания, где вернее всего, свободно и творчески, найдут себя и ребенок, и взрослый. Наши авторы, как правило, сами росли в таких семьях и густо населили ими свои книги: стоит только вспомнить о матушке Соуэрби, четырех сестрах Марч, докторе Карре или Пенроде Скофилде… (41)
Когда вчитаешься в эти книги, то как веяние тихого ветра приходит радость бытия, укрепляющая душу и открывающая горизонты жизни…
«Радость побежала по дорожке! Радость распахнула все окошки!» (42)
Эти книги писались изнутри христианского опыта поколений, передававшегося напрямую и тогда еще, по большей части, не отвергнутого обществом.
Мне хотелось рассказать, почему эти книги, с их счастливыми концами, с вызывающими недоверие и смущение взглядами на жизнь, отношениями между людьми и выражениями чувств – не лгут. Плоды вековой давности не потеряли вкус и правдой своей могут сослужить добрую службу в наши дни.
Примечания
1. Ф. Бернетт. «Маленькая принцесса». – Одесса: Два Слона, с.128.
2. Об этом много говорится в книге: Э. де Амичис. «Сердце. Записки школьника». -- М.: Камея, 1993.
3. Н. Трауберг. Размышления для родителей // С. Джемисон. «Леди Джен». – Одесса: Два Слона, 1992, с.245-246.
4. Эли Визель. Ночь. // Благая весть : Сб. -- СПб. : Унив. кн., 2000. – Цит. по кн. «За гранью понимания. Богословы и философы о Холокосте». – Киев, Дух i Лiтера, 2003, с. 361.
5. Онтология -- учение о бытии, об основных началах всего существующего: термин введен немецким философом Р. Гоклениусом (1613).
6. См. Книга Бытия, гл. 1, ст. 28. «… наполняйте землю, и обладайте ею…»
7. Гиппократ (460 -- 377 до н.э.) -- греческий врач и педагог с острова Коса, чье имя связано с клятвой, утверждающей высокие этические нормы европейской медицины.
8. И. Гринберг. Холокост как жизненно важное антисвидетельство для иудеев и христиан. // «За гранью пониманияя. Богословы и философы о Холокосте». – Киев, Дух i Лiтера, 2003, с. 400.
9. Э. Портер. Поллианна. Гл. 5. Игра. – Одесса: Два Слона, 1992.
10. Толковый словарь Ушакова.
11. Толковый словарь Даля, т. 4, с. 8, 623.
12. К. тен Боом и Д. и Э. Шерилл. Убежище – Свет на Востоке, 1993, 2005. Цит. по книге: У.Блэк «Обретая силу в немощи», готовится к изд.
13. Вл. Соловьев. «Имману-Эль». (1892). Любое полн. собр. стихотв.
14. Свидетельства тех, кто выжил в концлагерях ХХ века собраны в многотомную «Антологию выстаивания и преображения», адресованную прежде всего старшеклассникам.
5. А. Галич. Баллада о вечном огне. (1968). Любое полн. собр. стихотв.
16. Е. Гинзбург. Крутой маршрут. Гл 6. На легких работах», любое изд.
17. С. Алексиевич. Последние свидетели.(Соло для детского голоса), «Теперь будете мои дети...» – t К сожалению, в книге моск. изд-ва «Пальмира» (2004) текст сокращен
18. См. 3 Книгу Царств, с конца 11 гл. и 4 Книгу Царств.
19. Песня из к/ф "Концерт Бетховена" (1937), реж. В. Шмидтгоф, муз. И. Дунаевский, сл. В. Шмитдгоф.
20. См. библиографию: Л. Чарская, Л. Олкотт, Д. Уэбстер, Т. Рид, Л. Монтгомери.
21. К. Уиггин. Ребекка с фермы «Солнечный ручей». – СПб. :Лениздат, 1999, с. 123-129.
22. Книга Притчей Соломоновых, 6:23.
23. Послание к Евреям, 3: 13.
24. Э. де Амичис. Сердце. Записки школьника. – Улица (Письмо отца). -- М.: Камея, 1993.
25. Ф. Бернетт. Маленькая принцесса. – Одесса: Два Слона, 1992, с. 72.
26. Э. Портер. Поллианна. Гл 1. Мисс Полли. – Одесса: Два Слона, 1992.
27. Г. Бичер-Стоу. Хижина дяди Тома. – СПб. Библия для всех, 2001. с. 195, 348, 369.
28. Гр. де Сегюр. Примерные девочки. – Одесса: Два Слона, 1994, с. 130-132.
29. См.также О.С. Мура вьева. «Как воспитывали русского дворянина». -- СПб.: Журн. "Нева", 2001
и Ф. Честерфилд. «Письма к сыну» -- М.: ЭКСМО-пресс, 2000.
30. Проделки Софи. Примерные девочки. Каникулы. Постоялый двор «У Ангела-хранителя»».
31. Н. Заболоцкий. Не позволяй душе лениться. (1958). Любое полн. собр. стихотв.
32. Г. К. Честертон. Сапфировый крест. Любое изд. рассказов о патере Брауне.
33. Данте Алигьери. Божественная комедия. Песнь 33, стих 145, пер. М.Лозинского, любое изд.
34. См. библиографию.
35. М. Н. Петренко (1817-1862). Из стихотв. «Небо», известн. как песня «Дивлюсь я на небо»:
36. Л. М. Монтгомери «Аня из Зеленых Мезонинов». – СПб.; Лениздат, 1995, с. 76.
37. Э. Портер. Поллианна. – Одесса: Два Слона, 1992, с.
38. Л.М. Монтгомери. Указ соч., с. 63, 69.
39. К. Уиггин. Ребекка с фермы «Солнечный ручей». – СПб.: Лениздат, 1999, с. 209.
40. Э. Портер. Поллианна. Указ. соч., с. 222.
41. См. «Таинственный сад», «Маленькие женщины», «Что Кейти делала», «Пенрод», «Пенрод и Сэм», «Пенрод-сыщик».
42. М. Карем. Радость. Пер. В. Берестова. – Любой сб. стихов.
